Литературное импортозамещение. Возрождение славянского фэнтези в «мировом» масштабе (Глава 4.3)
Миры Дж. Толкина, Дж. Мартина, У. Ле Гуин, Т. Пратчета,.. даже вселенные поляков Р. Желязны и А. Сапковского – все эти великолепные творения суть есть «западные» идеологии и европейская культура. Но есть на Земле и столь же глубинные этнокультурные пласты – История Руси Древней. И каков будет этот Мир, если его перенести в масштабы Средиземья? Не сыграют ли «престолы» в «ящик»?
Уважаемый читатель!
Я рад представить Вашему вниманию не просто книгу, не просто фэнтезийный роман, а целый Мир. Это Мир исполинских трав и огромных незаселённых пространств. Это Мир, который населяют удивительные существа, страшные и странные твари и диковинные народы. И многих из них Вы не только впервые повстречаете в моём мире, но и увидите на страницах моей книги. Первой книги трилогии «До неба трава»… из масштабного цикла «Мир Закров».
Мир «Закров» - это не только текст… текст и ещё много раз текста. Мир «Закров» - это по- настоящему целый мир! Чтобы лучше ознакомить читателей с его основными героями, чтобы показать его глубину и подробнее раскрыть его характеры, над иллюстрированием книги работали более 7 (семи) художников! К концу первой книги остались только самые лучшие, и следующие части романа будут ещё более подробными в прорисовке персонажей и создании моей вселенной.
Но уже сейчас книга просто наполнена всевозможными иллюстрациями. Яркая обложка, карты мира, щиты и знаки, боевые сцены, иллюстрации больших форматов, разработка персонажей, схемы уникальных локаций, чертежи диковинных строений, проработка оригинальной архитектуры и создание атмосферы мира, буквицы, концевики, шмуцтитулы… В итоге, общее количество карандашных рисунков и полноцветных иллюстраций приблизилось к 200-м! Читать далее
Идти и впрямь долго не пришлось. Вскоре чаща с той стороны, по которой двигался отряд, расступилась, и образовалось большое воронкообразное пространство, из которого, как из горловины узкогорлого кувшина, вытекала вглубь леса небольшая тропка. Свернув на неё, отряд поменял порядок. Вперёд выехал воевода, а Раска и Горазд сопровождали его по бокам. Их кони ступали по брюхо в траве. Замыкал процессию Шибан. Показавшись из-за очередного поворота, обещанный Гудимом дом и впрямь соответствовал его описанию. Но вот собак оказалось только двое — тот зверь, что находился при конуре, собакой явно не являлся. Огромный волчар, о коем споведовал разведчик, лежал в тени собственной будки и грозно глядел на них, скаля свои длинные мощные клыки. Когда же весь отряд ещё оставался за поворотом, а на упиравшуюся в подворье тропку успел выехать один воевода, — из-под крыльца на него выскочили две собаки. Они были невысокими, но звонкими на голос и вёрткими. Собаки носились вокруг отряда, появляясь то сбоку, то впереди коня воеводы, клацая зубами подле задних ног коня Шибана. Шустрые охранники ныряли в заросли высокой травы по обочинам и выныривали из неё в самых неожиданных местах. Звонкого и заливистого лая от них было на весь травяной лес. В таком вот сопровождении отряд достиг ворот, кои представляли собой три длинные продольные жердины, скреплённые тремя другими – короткими, поперечными. Приученные не страшиться собак, кони дружинников учуяли дух иного, дикого хищника и стали выказывать нервозность и беспокойство.
Из дверей дома показался мужчина старше средних лет, почти старик. Он был одет в длинную грубую рубаху серого цвета с широким воротом, опоясанную ремнём, и чёрные штаны. Штаны были подогнуты снизу и открывали голые ступни и щиколотки. Волосы человека седыми, чистыми прядями спускались на спину и имели на лбу перевязь широкого, вышитого торока. Лицо хозяина лесной заимки не имело усов и бороды и, казавшееся от этого более молодым, улыбалось гостям. Спустившись с крыльца, мужчина направился к ожидавшим его у ворот людям. По дороге он свистнул двум своим «колокольцам», и обе собаки тут же залезли обратно под крыльцо. Когда же хозяин проходил мимо будки с волчаром, воеводе показалось, что человек обменялся со зверем многоговорящим взглядом.
Хозяин заимки подошёл к поросшим травой воротам, и облокотился о верхний их хлыст.
— Здравы будьте, вои, — мягко и с улыбкой поприветствовал он дружинников.
— Здрав будь, отец, — кивнул ему в ответ воевода и спрыгнул с коня. — Только здравие нам грезится ныне. Карачун да язва беркутами над нами кружат.
— Да… Вижу, что павшего везёшь. — Хозяин быстро обежал взглядом вершных путников. — Вижу уранение у некоторых твоих воинов. Коли скорую цельбу не сотворить, ещё больше людей через седло повезёшь, воеводец.
— Ну, вспомошествуй, коли целило верное знаешь. — Светобор положил крупную свою ладонь на сухую, но жилистую руку хозяина. — Избавишь моих другов от смерти — век благодарен буду.
Хозяин вновь улыбнулся и, выпрямившись, стал отвязывать верёвочку, которой были привязаны ворота.
— Почему бы не избавить? Избавим! — он развязал свой нехитрый замок и взялся за жердину. — Только, чур, уговор: во всём, чтобы я не сказал, меня слушаться, и слово последнее во всём — за мной.
Светобор на миг застыл, задумавшись, но, посмотрев на дружей и пожевав свой длинный ус, согласно кивнул хозяину.
— Ну, полководец, пособляй. Вершники у меня редко бывают в гостях, — кивнул на свои хлипкие ворота человек.
Вместе они приподняли и открыли вовнутрь ворота, через которые въехал весь отряд. Хозяина лесного дома звали Свитовинг. Он представился как волхв и одинокий обитатель леса, живущий целительством, да прочим волхованием. Так же, волхв огородничал и по его же словам, выводил полезные людям травы и плоды на них. Тому были подтверждением огромные, размером с баню, разлапистые кусты земляники, черники и иных ягодных и ореховых травин, росшие вдоль жердевого забора вокруг всей заимки.
Павшего Первушу, волхв велел положить в погреб под сараем, в тень и холод. Раненых завёл в дом и разместил на широких лавках, предварительно застлав их мешками с соломой. Остальных отправил за дом, где обнаружился большой тенистый навес, наполовину забитый сеном. Там-то и расположились оставшиеся дружинники. Вскоре появился Свитовинг с большим жбаном кваса и потребовал кого-нибудь себе в помощь. На зов поднялись привычный всем пособлять Раска и любопытный до целительства Горазд. Но, посмотрев пристально на последнего, хозяин указал на Светобора. Воевода послушно поднялся и последовал за Свитовингом, минуя огромного волка и две пары зорких, неусыпных глаз, что блестели из-под крыльца.
Вечерняя сень и тень от травы до неба забрали всю заимку волхва. Сам хозяин называл её схороном. Отлёживавшиеся после трудного дня, люди уже привыкли к этому названию, тем более, что точно также обиталище волхва назвали бы и в их княжестве. За это время Раска и оба Володимира привыкли много к чему: и к периодическому звонкому лаю двух собачонок, и к внимательному взгляду волчьих глаз, и к необычному сену, на котором они отсыпались в полуденный зной, и даже к настойчивому чувству голода, что не могли заглушить ни вяленое мясо, ни последние куски сала. Оставалась ещё вяленая рыба, и можно было бы приготовить неплохую шарбу, но никто не мог набраться духу и выспросить о сем у часто пробегавшего мимо них, хозяина схорона. Всё это время Тиверец был подле коней, коих расположили под навесом в противоположном конце заимки, а воевода Светобор со тщанием помогал волхву. Он носил из амбара какие-то мотки, а иногда бегал под навес и лазил в суму с травами и целилом. Порой из избушки волхва раздавались ужасные крики Волена, ревевшего диким барсом. И тогда воевода бежал с пустым ведром к колодцу и возвращался в дом с чистой ледяной водой. Какова та вода на вкус, трое мужчин узнали сами, когда бедовый парень Раска, набравшись смелости, прогулялся мимо будки с волчаром до колодца и обратно. То, что зверь сей был волчаром, воинам поведал сам Свитовинг, предупредив, что им не следует к нему подходить, равно как и выходить со двора. Раска принёс большой ковш колодезной воды, и вся троица умылась и освежилась. Волчар тоже слегка попривык к гостям своего хозяина. К вечеру он уже перестал скалить свои длинные белоснежные клыки и только лишь изредка открывал глаза, дабы проводить взглядом пробегавшего мимо воеводу.
Вечер был в самом разгаре, когда под навес, где находилось сено и четверо томившихся в ожидании мужчин, пришёл Светобор. Он едва стоял на ногах и, дошатавшись до стола со жбаном кваса, схватив его обеими руками и, оставив в стороне ковш, стал жадно пить спасительную влагу. Выпив быком остатки, он обтёр тыльной стороной ладони свои губы и рухнул в сено. Наблюдавшие за воеводой мужчины, молча переглянулись.
— Ну, что с ним? — решился спросить Горазд.
Светобор устало отмахнулся:
—С пяток дней придётся поваляться в постели. — Воевода ногами стянул с себя сапоги. — Апосля, посмотрим. Свитовинг молвит, что через седмицу уж верно плясать станет.
Настала тишина. Володимиры переглянулись, а Шибан осторожно спросил:
— А Волен что ж, сдюжил? Али… сгинул?
Светобор открыл доселе свои закрытые глаза:
— Что баешь-то? Я ж про варяжича и молвил. — Он улыбнулся слушающим собратьям. — На четвёртый день уж коня свого оседлает. А Гудим и подавно… К завтрашнему пробрезгу на ногах станет.
От тех слов юный Раска растёкся в улыбке, и чувствовалось, что и остальным на душе стало легко и спокойно.
— Ну, волхв… — Горазд в восхищении покрутил головой.
— Чего же он потребует себе в оплату? — Шибан, напротив, озадаченно сдвинул брови.
— А чего бы ни потребовал: жизнь — положу жизнь, душу — выну и душу, коли скажет. — Светобор закинул руки за голову и вновь смежил уставшие веки.
В это время скрипнула дверь избы, и все пятеро сели в ожидании. Из-за угла показался Свитовинг. Он нёс в одной руке большую плетёную корзину. Проходя мимо волчара, хозяин улыбнулся его внимательным и преданным глазам, и махнул рукой в сторону леса. Волчар поднялся и, потянувшись, большими прыжками скрылся в тёмных вечерних зарослях. У воеводы и Раски при виде этого, дыхание перехватило и рты пооткрывались. Они оба столько раз проходили мимо сего дикого лесного хищника, не ведая, что сидящий лишь на привязи хозяйского запретного слова, волчар мог в любую минуту сорваться, и с лёгкостью отворить их горла наружу. Хозяин подошёл и поставил корзину на стол.
— Отведайте. Чай, с самого утра не едывали, — сказал он, и стал выкладывать из корзины принесённое.
На столе появился большой каравай белого хлеба, холодный поросёнок, рубленые солёные грибы и большая кружка с янтарным, тягучим, как смола, мёдом. Последними из корзины появились ложки — ровно пять штук — и большая плетёная коробушка с чем-то белёсым, варёным и вкусно пахнущим. Пятеро оголодавших мужчин быстро разобрали широкие колоды, что стояли с каждой стороны стола, и расселись по местам.
— Добро. Откушайте, да на боковую, — улыбнулся волхв.
— Отведай и ты с нами, хозяин. — Светобор взял со стола глубокую резную ложку.
— Нет, благодарствуйте. — Свитовинг ногой подкатил откуда-то из-за навеса маленький чурбачок и, поставив его на попа подле внешнего столба навеса, оседлал деревяшку. — Мне бы тоже почивать идти надобно, да на вопросы вам отвечать некому станет.
— По чести молвить, многое надобно повыспросить у тебя. — Воевода достал широкий нож и встал, чтоб отрезать хлеба.
Он держал хлеб, бережно прижимая его к своей груди, и отдавая, тем самым, ему дань благодарности. Острый славянский нож ловко резал в руках Светобора, и вскоре хлеб был поделен на шесть ровных частей.
— Уязвлённых ваших я уже покормил. И травы им дал, чтобы почивалось крепче. — Свитовинг заметил шесть нарезанных кусков. — А пробрезгу пошли мне воевода человека умелого — зверя добыть. А то я такую ватагу не прокормлю.
— Кого же в столь дивном лесу бить-то можно? — Горазд подцепил ложкой незнакомое с виду варево. — Изведанного зверья не сыскать. Вроде как все знакомые, ан нет, — у каждого своя чудинка найдётся.
— Стреляй кого и в своём миру стрелял. Благорасленно будет на первах бить токмо лишь зверьё да птицу. А быльё да травы — стороною обходить. — Хозяин устало прислонился спиною к столбу. — Опосля, как обвыкнитесь да разузнаете, что к чему, и зелень рвать станете.
Он посмотрел, как гости уминают варёный стебель осота, и добавил:
— Высокотравье или Вышетравье, как её ещё величают, — страна богатая. Коли захочешь да с усердием подойдёшь, все свои кладовые отворит.
— Уж ты нам поведай о крае этом диковинном. — Светобор захрустел солёненьким грибочком. — Сделай доброе дело, хозяин.
— Уж на то и остался вечерять с вами. — Свитовинг закрыл глаза, прислонил главу к столбу и вытянул скрещённые ноги. — Внемлите. Сказ долгим станет.
Старый волхв повёл свой рассказ. Он специально подбирал подходящие слова для описания или замены неясных пришлым людям местных слов и понятий. И так ладно, да споро получалось у него сиё сказание, что слушающим его казалось, будто в сумерках это старый дед Путята бает древнюю быль:
«Быль о том, как во дни старые да древние жила в доме том, который и по сию пору виден с дороги, большая семья. Хозяйство небольшое и немалое Великим князем воеводе своему в вотчину отдано было. Род ширился, и двор рос. И вот уж поставили дом на две семьи — отца и старшего сына. Были также в семье девки, да пришла пора, — разлетелись все по сторонушкам, в чужие семьи, да к новым домам. Был в семье той и младший сын. Да не простой. С пелёнок волхвом уродился. А как вырос, так и вовсе себя показывать стал. С ветрами справлялся, дождям велел, животину лечил да множил, а людей и тем паче, едва ли не с того света выговаривал. Дюже много добра да злата семье добывал своим умением. Шли людишки со всех сторон. Вершими приезжали, пешими шли, а кой-кто и на лодьях плавал. С Железных ворот, с Камня шли, от Панетского моря приходили, со степи бывали да со ромейских сторон. Чёрный люд, вои знатные, князья, вожди… всех принимал да целил волхв. Да только не могло быть завсегда так. Стал волхв молодым красивым парнем, и нарушился дней черёд. Приплыл в один день посол на богатой лодье да при свите и воях многих. Тот посолник был от самого императора чужестранного. Просить приехал за сына его, тяжко ураненного в битве. Подарки привёз — сундуки да кадки! Золотом стлал, серебром сыпал, шелками писаными манил, пурпуром одежд княжеских. Да только не то сломило сердце волхва молодого. Была в лодье, окромя злата да пурпура, ещё одна диковинка. При свите посолника находилась дева младая красоты необычайной, глазами черна да профилем точёна, величава, стройна, как лань, да кожей дивно смугла. Была дева дочерью единственной одного из князей императора. Князь тот был высокого роду и имел наместничество в одной стране заморской. В общем, что тут и говорить! Уплыл волхв молодой суженым девы смуглой, да зятем наместника богатой заморской страны. Жил при дворце, служил лично императору, вёл семью и радовался жизни, покудова не сместили императора, что заступником был волхву. Новый император пошёл войною на свёкра и побил его. Жена волхва, молодая да красивая, сама на ложе победителю пала. А у волхва словно пелёны с очей спали. Сердцем умер. Духом пал, а душою к отцу с матерью летел. Чужой и стылой показалась ему тёплая и богатая страна-чужбина... Един друг прибывал с ним все злоключения — птица хищная, коршун заморский. Обликом коршун тот схож был со стрижом да ласточкой, а ростом с крупного сокола станет. Вернейшим другом и братом ближним стала птица та волхву, продолжением мысли и возможностей его. А когда взлетала птица, словно дух волхва парил над землёю. Так ту птицу и прозвали — Дух. Неведомо, сколь бродил по свету волхв, да только вернулся он в отчий дом немолодым душою человеком. Где бывал, какие страны да края диковинные ведовал — незнамо никому под Куполом.
А вот только как пришёл до дому, так и вовсе одиноким сделался. Пуст дом родительский оказался. Пуст и холоден, ветры степные во дворе дуют, звери дикие хлев облюбовали да две могилки подле берёз за огородом. Порассказали ему люди проходящие, что, как уехал он к императору, мор да лихоманка напали на братову семью, многие из неё поумирали. Остались старые да малые. Детишек, коих и было-то двое самых младшеньких, люди добрые разобрали. А кто те люди и где их искать — никто не ведает. Отец да мать, совсем уж старые и немощные, так и остались вдвоём друг за другом ухаживать. А вскоре дожили свой и без того длинный век, да и отошли в мир лучший. Остался так наш волхв один, как былинка. Может, кто и ведает, что далее стало с ним, да только человек тот ещё не сыскался. Заперся он в доме своём большом, доме холодном да пустом, и стеной отчаяния, уныния и боли от всего мира отгородился. Только вот вскоре после того люди проезжие стали наблюдать свечения да огни диковинные, исходившие из того дома. Поговаривали, что видели фигуру человеческую, ночи напролёт творившую ворожбу. А вскоре и вовсе дорогу прямоезжую мимо дома того забросили. Забросили потому, что людишки пропадать стали. Да что люди, караваны да обозы, войска не единожды сгинули. Забыли ту дорогу и место то «пропащим» нарекли и дальней стороной обходить стали. Не смог, значит, волхв вину тяжкую за семью утраченную, за мать с отцом погубленных, за разор да запустение в отчем доме снести. Потому как не только глаза людские с укором взирали на него, а и сам он, внутренними очами своей души, зрел вину свою за случившееся. Не смог совладать с болью утраты — наложил заклятье дюже сильное. На затвор всего того места. Того места, что даровал князь Великий его отцу, того места, что знал он да любил с детства, того места, где счастлив был от ласки материнских рук и лучистого взгляда отца. Кончилась жизнь в доме, и мёртвым сделалось сердце волхва младого. И вот, не желая зреть пущий разор да чужих людей в хозяйстве отчем, но и не в силах вернуть всё утраченное, и возвёл он Закров. А весь прежний, неизменный мир с тех пор «оборотным» прозывать стали.
Оградой служит волхву купол тот. Оградой от гостей незваных да празднолюбопытсвующих. От кочевников степных да от народов лихих. Хранит покой и облик родных его сердцу мест. Оберегает и дом отчий, и двор родной, и могилы любезные, и память светлую. Избина стоит, дворище покоится, древа растут, травы, что допереж того росли, «древними» ныне прозываются — всё вид свой и рост сохранило. Но при том, всё живое да движение могущее, попадая сюда, в росте уменьшается. Буде то человек, зверь, птица, рыба али мошка какая — всё меньше размером делается. Вошедшему под Закров да уменьшившемуся возврату в своё исконное тело уж нет. Как был мурашом, так мурашом и помрёт. Только за куполом он и полдня не выдюжит, те же мураши и поживятся им. А вот под Закровом можно долго прожить и своею смертью помереть.
А надо молвить, что для нас, нынешних, «подзакровных» значит, жизнь за его пределами дюже как разнится. Ежели здесь и вода, и земля, и воздух понятен да привычен даже вновь уменьшившимся, то «оборотный» мир диковинным делается. Неуживчивым. Воздух невесом и сам тебя ввысь вздымает, капля там, что сена стог, по воде пешим идти можно, а вот по земле словно сызнова учиться ходить нужно. Естество мира там иное…, а, вернее сказать, иное оно лишь для нас, уменьшившихся. Однако и снег, и дождь, и ветры с метелями, ровно, как и всё иное, с небес богом посылаемое, всё одинаково на оба мира выпадает. Потому-то и жить здесь можно не как в вашем прежнем мире — в сёлах да весях, городищах да крепостницах абы где поставленных. А лишь в особо защищённых от дождя, ветра и снега местах. Таков уж закон Рода, и никакому волхву да чародею не под силу от него отстенитися.
Но не только стражем супротив людей, что разруху могут учинить, возводился Закров. Не только от поругания родных могил да мест памятных. Само течение бытия мирского стеною огораживал он. Бытие течёт здесь намного медленней, нежели в обычном мире. И год здесь длинней в три раза, и день, коли соизмерять его с днём за пределами Закрова. А поелику, сколь по вашим меркам Закров сей уже стоит — доподлинно неведомо.
Вот только не сплошной городьбой купол вышел. По воле или без, но щёлочка оказалась в нём. То и дело, но появляются в Закрове то полёвки, то ящурки, то букаши, какие в том росте, в коем были они в миру. Откуда они берутся, то доподлинно неведомо. Но есть глубокие да обширные, словно паутина, подземные ходы и норы, что остались от кротовой семьи. Вот они-то и ведут глубоко под землёй, и иные выходят за пределы Закрова. Возможно, они-то и оставляют прошедших по ним в своём прежнем росте.
Вскоре, после того, как волхв, набродившись по свету, появился в родительском доме, послал новый император вновь за ним. Да только не с посольством, а с войском, путами да ведьмой заморской чужестранной. Но и эта лодья сгинула без вести. После уж, почитай что каждый год, не ведавшие о Закрове люди, частенько попадали в него, да и пропадали. Всякого люду-племени у нас перебывало. Всякого народу народилось.
Вот так вот и явился людям Закров, купол значит. Отчего он таков есть, а не какой иной, отчего живое всё уменьшается — про то неведомо. Ошибка ли в чарах вышла али такова задумка и была... Разве что у самого его Хозяина выспросить?
А Закров, даром что кудесный, не просто людей уменьшает. Но коли кто со знанием волховьим, или ещё с каким чудотворным умением Черту заповедную переступит, тот вмиг облик свой сменит. Буде на нём али где рядом букашка какая — образ её в себя примет. Сам схож с ней сделается. И опять же, было ли так оно удумано изначально, или какая заковыка вышла, про то только Хозяину купола ведомо. А всё ж первым крыла обрёл кто-то из войска императорского, что за беглым волхвом прибыл. Полёт обрёл, да силу колдовскую утратил. А что с ведьмой чужеземной сталось — про то лучше помолчать вовсе. С тех пор так и повелось».
Свитовинг и сам немного помолчал, поменял положение вытянутых ног и скрестил руки на груди.
— Поди, ты тем волхвом-то будешь? — внезапно вклинил свой вопрос Раска.
— Доподлинно мне неведомо, где тот волхв. Да только я — не он. А люди сказывают, что и поныне он здесь пребывает. Лежит на постели в доме родительском да не шевелится, — продолжил свой рассказ Свитовинг. — Ни жив ни мёртв лежит. Не спит, не бодрствует. Лежит, не ест, не пьёт. Однако про то, что под куполом его деется, — всё знает, потому, как коршун его беспрепятственно по владениям летает, а волхв его взором всё видит да слухом слышит. Кто-то говорит, что всё происходящее в закровном мире — сон самого спящего волхва и все мы — не что иное, как его сновидения. Дескать, очутишься под Закровом — и попадаешь в его сон, а коли разбудить его, так весь мир сей и рассыплется. Есть такие, кто молвит, будто волхв также сменьшился да по владениям своим хозяином могучим бродит и посматривает, как его мир поживает. Но многие считают, что, напротив, во всём этом смысла нет, а что идёт всё своим чередом, по Роду-батюшке, и что только он богом здесь, как и во всём мире, стоит. А Закров сей — это просто его чудинка такая. Иные же бают, что волхв и помер уж давно, а мир свой на произвол оставил. Унеслась, дескать, его душа в поднебесье, а вы тут живите сами, как знаете. Но есть и такие, что мыслят, будто волхв сам миром стал. Растворился во всём живом под Закровом и во всё сущее в нём превратился.
Только сказам тем через слово верить. Не дано никому бывать в доме том. Сторожит его день и ночь не единая стража. Стража та ненарочная, не специально поставленная, а из народов состоящая, да из существ, населяющих пути и места к волхву.
Верно лишь то, что коршун волхва рост свой не утратил — как был в миру, так и остался. Летает да иным сущим под Закровом житья не даёт. Ловитствует да позобатится.
— Коли ты о тех упырях сказываешь, что смерть воинам моим творили, дак я бы их сам словил бы да поуменьшил в роду-племени ихнем, — Светобор в гневе сжал в кулаки руки, лежащие на столе.
— Вот им-то и достаёт более всех от птицы той, — кивнул Свитовинг и продолжил свой сказ:
— Но только не одни восины, — люди те летучие, в краю этом чудном живут. Много тут разных племён и народов. За те века, что купол стоит, — много кого пропало в нём, а ещё более сызнова народилось. Да только месту под ём — и за всю жизнь не перемерять. Огромен и обширен купол, посему, человеку тут добрую седмицу шагать, прежде чем от одного селения к другому прийти. И то редкость, если меньше. Места тут дикие и пропащие, поскольку окромя людей да созданий чудных народилось великое множество зверья диковинного, да щуд разных. От оных сих и днём-то спасу нет, а уж ночной порой и вовсе карачун настигнет. Одиночкой в лес не ступай — верная смерть. Лишь некоторые смелые да умелые, опытные да ведающие люди могут в одиночку, да парами путешествовать. Для таких и для всех, осмелившихся выступить в путь, есть схороны да потайники разные, в коих можно ночь пропустить и живым остаться. Иные такие места ведомы, а иные скрыты и устроены так, чтоб от одного до другого ходу было не более дня светлого.
Но как бы то ни было, мир вышел на диву чуден и удивителен. Мир тот велик и мир тот огромен. В нём много созданий, но ещё больше пространства, много зла и ещё больше добра, много тьмы, но ещё больше света. В нём всё так похоже на обычный мир за Закровом, но абсолютно всё иначе и не так. Здесь везде свои законы, но та же правда. Своё мироустроение, но равны в обоих мирах честь и совесть. Одна у них и любовь…
— Так ты же вроде как волхв?.. — не договорив, Шибан пристально посмотрел на Свитовинга.
— Нет у меня ни крыл, ни копыт, ни чешуи. — Догадавшись о чём речь, хозяин схорона развёл в стороны руки и улыбнулся. — Но и я утратил свою часть человеческого.
Наступила тишина. Все сидели и молча обдумывали сказанное. Свитовинг смотрел на гостей и молчал. Его глаза, в уходящих сумерках, были печальны. Воевода затылком опущенной головы, ощущал на себе этот взгляд. Волхв сидел, облокотившись на стол, сцепив перед собой руки.
— Помоги нам, мудрый человек. Научи, что делать, как быть. — Светобор поднял голову и встретился взглядом с хозяином. — Не по собственному велению бедуем. Служба на мне лежит. Служба, кою не исполнить нельзя и выполнить невозможно.
— Вижу, что камень зарока на совести у тебя лежит. Неподъёмный камень. — Свитовинг ободряюще кивнул Светобору. — Поведай воевода, в чём печаль твоя. Мне многие пути здесь ведомы. Может, и подскажу, коли знаю.
Утаив лишь собственные думы и переживания, Светобор поведал свою быль. Рассказал о том, как молодой да глупый парень, приставленный к княжеской дочери в её личное охранение за совесть и порядочность, силушку и мужество удалецкое, не смог сберечь сердца девичьего. Обронила юная княжна своё сердечко, обронила да парню в руки. А он и рад — отдал своё взамен. Юнцы, а понимали, что не суждено им было жить во палатах батюшкиных — вот и утекли спозаранку. Рассказал, что коли именно он, воевода, приставил к княжне этого девичьего «хитника», то князь его и отправил на поиски. И что при сем грозил старому «дурню»: коли не воротит единственную дочь, тогда пущай... И окончил своё повествование тем туманным утром, когда напали на них люди со крылами, коих волхв восинами назвал.
Свитовинг всё это время слушал молча, и лишь периодически качал головой. Когда же воевода окончил своё повествование, волхв ещё долго сидел с закрытыми глазами и продолжал молчать. Наконец он потёр переносицу и задумчиво молвил:
— Коли княжну не схватили восины, и коли она вообще жива, то сыскать её можно единственно в Лодье. Такая драгоценность завсегда подобающую шкатулку сыщет. Да и парень в городе непременно службу найдёт. А там, по пути можно и в Окол заглянуть. Антары многие дела в Вышетравье ведают. Ну, а коли попала княжна в лапы к восинам — почитай что сгинула. Назад уж не вернёшь.
— Верну! Коли жива — верну! — голос Светобора был мрачен и твёрд, а костяшки на его пальцах побелели от напряжения. — Выкуп дам. Жизнь положу.
— Жива. Не для того восинам девки, чтоб смерти пуще времени предавать. Но выкупа не возьмут, а силой чтоб взять — самому крылья иметь надобно, — помотал головой волхв.
— Пошто же тогда им девки? — воевода поднял в удивлении голову. — Снасильничать?
Свитовинг, печально улыбнувшись краем рта, опустил голову и вновь потёр переносицу.
— Не совсем так, но, по сути, верно. Восины восинам рознь. Есть простые восины — истинные Веспа, так вот им девки ни к чему. Они сами детей своих родят. А есть такие — крисидами прозываются, коим девки молодые очень потребны. Дюже тяготно Криси самим вынашивать да родить детей своих. Сильно мают дети те утробу матерей. А родом высокие да надменностью славящиеся крисиды, не желают претерпевать ни мучений, ни вреда телу своему. Красоту берегут, попортить не желают... Для того и сыскивают они со всех сторон молодух нерожавших. Сыскивают, чтоб им дитя своё пересодить. Да и дитя-то у них не человечье получается — куколица осиная, да и только. Вот ту куколицу то и пересаживают…
Теперь на хозяина, выпучив глаза, смотрели все четверо. Раска даже рот приоткрыл от удивления.
— Да как же это? Чтоб одна баба за другую дитя носила? — голос воеводы был полон не свойственной ему растерянности.
— Восины — не совсем люди. А Криси — и подавно. Узнать их нетрудно: власы да ногти с очами у них видом ровно камни драгоценные. Переливаются да блестят. Имеют Криси власть над остальными Веспами и прочими восинами. Но не только красотою да умом своим берут да покоряют, а силу тайную имеют. Коли влезет такая Криси в царство какое — тут же заместит собою прежних правителей. Сила такая дана только бабам крисинским. Да только не иначе как Чернобог даровал им могущество сие. Поскольку токмо его дары проклятиями оборачиваются. Дитя Криси, что куколка у пчелы, — в яйце зачинается. И должно ему, вырастя к установленному сроку, разбить скорлупу и выйти наружу. Да только муки материнские при этом уж дюже велики. Настолько, что придумали Криси дитя своего в чужую утробу пересаживать. И потребны им для того лишь молодые да нерожавшие девки. Вот только девка людская — не Криси. И утроба её не схожа с восинской. Потому и мрут наши дочери и сёстры в муках и зверствах страшных.
Свитовинг скорбно поднял голову. Все четверо смотрели на него уже не с удивлением, а с отвращением.
— Да… как же это они так… — Раска покраснел и стал заикаться. — Как пересадить-то?
— Ну-ка, друже, принеси воды нам. — Воевода хлопнул по плечу молодого воина.
Тот встал и, взяв ковш, поплёлся до колодца.
— В общем, в означенный срок поят восинку с беремем отваром диким и вызывают у неё дитя прежде времени. А затем эту куколицу тем же норовом в девку человечью помещают. Приклеивается там куколица и начинает жить да подрастать. А как время окончательное приходит — рвёт дитя пелёны утробные, да и выходит на свет. Что с роженицей тогда стаёт — можно себе представить. — Волхв проводил взглядом Раску. — Пока вынашивает — полонянку пестуют, кормят, и поят до сыта. Но и держат взаперти. Апосля, как родит, так до девки уж и дела никому нет. Только так Криси и могут на свет появляться. Оба родителя при сём должны быть непременно Криси. А коли иначе станется, тогда вовсе не куколицу восинка рожает, а обычное дитя, обычным способом. Но оно уже тогда иного, отцовского роду-племени будет.
Они вновь помолчали. Тут вернулся Раска, и все по очереди принялись пить из глубокого, утицей вырезанного ковша.
Воевода обтёр усы.
— Недобрый сказ ты нам сказывал. Да только вижу, что быль то, а не сон. Дозволь же хозяин остаться у тебя гостями. Покуда друже наш от уранения не оправится. Захребетниками не станем. Только молви, чем помочь — сделаем. А коли надобно — и отпор дадим.
— Добро. — Свитовинг улыбнулся и покачал головой. — Я с язвенными буду в избе ночевать. Вы здесь. Вода — в студеньце. По другую сторону стоит летняя печь, дрова — в лесу. На заре придёт волчар — его не бойтесь. Вы его не тронете, и он вас не тронет. Только, чур, уговор! Ночью со двора не ступать. Коли что потребно — зовите меня. Но сами — не ногой. Всё уразумели?
Воины понятливо закачали головами. Тогда Свитовинг поднялся и, попрощавшись, устало направился в избу. Корзину и прочее он оставил на столе.
Словарь непонятных слов и выражений.
Карачун - смерть.
Язва - рана.
Благорасленно - благоразумно, лучше всего.
Остенити - защитить, загородить стеной.
Щуд - исполинское чудовище.
Зарок - предел, урок
НАЧАЛО ЗДЕСЬ
Гл1.1 https://cont.ws/@id147779252/1215365
Гл1.2 https://cont.ws/@id147779252/1215989
Гл1.3 https://cont.ws/@id147779252/1217760
Гл2.1 https://cont.ws/@id147779252/1219544
Гл2.3 https://cont.ws/@id147779252/1221902
Гл3.1 https://cont.ws/@id147779252/1223335
Гл.3.2 https://cont.ws/@id147779252/1226814
Гл.3.3 https://cont.ws/@id147779252/1227674
Гл.4.1 https://cont.ws/@id147779252/1231473
Гл.4.2 https://cont.ws/@id147779252/1233816